Мир Вальна

Внешность

Внешность - Рост 200 см, вес 91 килограмм. Двухметровый эльф с жилистым, но не грубым телом. Каждая линия её фигуры словно вычерчена руной равновесия. Лёгкие кости и удлинённые пропорции придают ей невесомую походку – она скорее скользит, чем ходит, едва касаясь земли. Бледная кожа – не признак болезни, а следствие жизни на северных болотах, где солнце – редкий гость, а туман – обыденность. Черты лица остры и точны, словно лезвие, но не от холодности, а от абсолютной уверенности. Узкие плечи – не от слабости, а от предназначения: тело выверено для долгих странствий и магической концентрации. Длинные, тонкие пальцы привыкли к пергаменту и ледяным кристаллам – никакой грубости, только точность. На предплечьях и ногах нет ни единого волоска – они мешают контролю над рунами. Гладкое лицо лишено растительности не ради молодости, а ради ясности – пусть читают взгляд, а не отвлекаются на лишнее. Белые, с серебристым отливом волосы всегда заплетены в три косы – не для красоты, а для порядка. Уголки губ не тронуты морщинками улыбок: она не улыбается. Жизнь оставила на ней следы расчёта, а не радости. Белые, почти невидимые брови делают взгляд ещё острее, ещё пронзительнее. Выражение лица неизменно – уверенность. Не гордость, не вызов – знание: она умнее, старше и опаснее любого в комнате. Глаза – ледяной голубизны. Взгляд не оценивает, а замыкает.

Внешность

Внешность - Рост 200 см, вес 91 килограмм. Двухметровый эльф с жилистым, но не грубым телом. Каждая линия её фигуры словно вычерчена руной равновесия. Лёгкие кости и удлинённые пропорции придают ей невесомую походку – она скорее скользит, чем ходит, едва касаясь земли. Бледная кожа – не признак болезни, а следствие жизни на северных болотах, где солнце – редкий гость, а туман – обыденность. Черты лица остры и точны, словно лезвие, но не от холодности, а от абсолютной уверенности. Узкие плечи – не от слабости, а от предназначения: тело выверено для долгих странствий и магической концентрации. Длинные, тонкие пальцы привыкли к пергаменту и ледяным кристаллам – никакой грубости, только точность. На предплечьях и ногах нет ни единого волоска – они мешают контролю над рунами. Гладкое лицо лишено растительности не ради молодости, а ради ясности – пусть читают взгляд, а не отвлекаются на лишнее. Белые, с серебристым отливом волосы всегда заплетены в три косы – не для красоты, а для порядка. Уголки губ не тронуты морщинками улыбок: она не улыбается. Жизнь оставила на ней следы расчёта, а не радости. Белые, почти невидимые брови делают взгляд ещё острее, ещё пронзительнее. Выражение лица неизменно – уверенность. Не гордость, не вызов – знание: она умнее, старше и опаснее любого в комнате. Глаза – ледяной голубизны. Взгляд не оценивает, а замыкает.

Характер

Вейлисса не чувствует – она анализирует. Не живет – исследует. Она – инструмент познания, лишенный всего, что может помешать. Ушла из королевского рода не из бунта, а потому что трон мешал думать. Свою знатность не скрывает – просто считает ее не относящейся к делу. Имя рода стерла сама, не помнит и не хочет помнить. Ее темперамент – ледяной флегматик. Движения, слова, взгляды – выверены, как руны перед активацией. Молчит часами, говорит днями – если объясняет магию. Хаос для нее – угроза, а не беспорядок. Идеалы Вейлиссы: знание ради знания, порядок ради точности, контроль ради чистоты. Она не верит в добро и зло – верит в функциональность. Люди для нее – чаще шум, иногда – объект наблюдения. Ее единственная мечта – познать глубины магии до самого дна. Не ради власти или славы, а чтобы понять, как устроен мир, и, если потребуется, переписать его законы – аккуратно, с записями. Хобби Вейлиссы – создание артефактов. Не для продажи или славы, а для проверки теорий. Каждый предмет – эксперимент, каждый кристалл – уравнение, каждый металл – переменная. Иногда она оставляет их на болоте – как приманку для любопытных, чтобы наблюдать, как магия работает вне ее контроля. Привычки: не садится без нужды, волосы всегда в косах, ест только простую еду, в полном одиночестве и тишине. Потребности: тишина, одиночество, контроль, доступ к древним текстам. Неприязни: глупость, болтовня, чужие руки на ее вещах. Недостатки: не просит помощи, не умеет говорить просто, с трудом выражает то, что не укладывается в формулы. Единственный страх Вейлиссы: пропустить принцип, и руна даст сбой не по ее вине, а из-за пробела в знании. И никто не заметит, пока не рухнет все. Ее психика не больна, но логика гипертрофирована. Тело – временный сосуд, разум – вечный носитель. Отношения Вейлисса не исключает, но и не ищет. Не откроется первому встречному, но если кто-то сумеет пройти сквозь ее тишину – не оттолкнет. Доверие дается редко, но не требует подвигов – достаточно быть терпеливым, не мешать, не лгать. И если когда-нибудь появится тот, кого она назовет своим, она откроется ему полностью. Не сразу, не словами, а делами: покажет свои записи, доверит активацию руны, разделит тишину, как делят хлеб. Для нее это – высшая форма близости. Вейлисса не умеет говорить "я люблю тебя", но создаст артефакт, который будет следить за твоим дыханием во сне и корректировать магическое поле вокруг тебя, чтобы кошмары не касались твоей кожи. Она не обнимет, но встанет между тобой и смертью, даже если это разрушит ее магию. Не станет утешать, но перепишет законы локальной реальности, чтобы твоя боль перестала существовать как переменная. Для нее любовь – не чувство. Это абсолютный приоритет. Если ты в опасности – она отбросит исследование, даже если оно длилось десятилетия. Если ты сломан – она найдет руну, которая восстановит твой баланс, даже если ее считали утерянной. Если ты просишь – она не спросит “зачем”, она спросит “как”. Она не станет мягкой. Не станет теплой. Но станет опасной – для всех, кто тебе угрожает. Готова почти на все – не из страсти, не из слабости, а потому что ты стал переменной, которую нельзя потерять. Ты – не исключение из правил. Ты – новое правило. И если ради тебя придется стереть старые – она возьмет стилус. И начнет писать. Сострадание возможно, но не как импульс, а как решение: только к тем, кто стал своим, или в исключительных случаях – когда боль другого нарушает баланс важнее, чем ее принципы. Ошибки признает, если они доказаны; не оправдывается, не стыдится – просто вносит поправку в расчет. Философия Вейлиссы: “Если можно понять – надо понять, если можно измерить – надо измерить, если можно переписать – надо переписать”. Политика – она не участвует, но если власть мешает знанию – она знает руны, способные стереть троны, не оставив следа. Она не хочет править. Она хочет знать. И если мир не влезает в формулу – она перепишет мир. Но если ты не влезаешь в формулу – она перепишет себя.

Характер

Вейлисса не чувствует – она анализирует. Не живет – исследует. Она – инструмент познания, лишенный всего, что может помешать. Ушла из королевского рода не из бунта, а потому что трон мешал думать. Свою знатность не скрывает – просто считает ее не относящейся к делу. Имя рода стерла сама, не помнит и не хочет помнить. Ее темперамент – ледяной флегматик. Движения, слова, взгляды – выверены, как руны перед активацией. Молчит часами, говорит днями – если объясняет магию. Хаос для нее – угроза, а не беспорядок. Идеалы Вейлиссы: знание ради знания, порядок ради точности, контроль ради чистоты. Она не верит в добро и зло – верит в функциональность. Люди для нее – чаще шум, иногда – объект наблюдения. Ее единственная мечта – познать глубины магии до самого дна. Не ради власти или славы, а чтобы понять, как устроен мир, и, если потребуется, переписать его законы – аккуратно, с записями. Хобби Вейлиссы – создание артефактов. Не для продажи или славы, а для проверки теорий. Каждый предмет – эксперимент, каждый кристалл – уравнение, каждый металл – переменная. Иногда она оставляет их на болоте – как приманку для любопытных, чтобы наблюдать, как магия работает вне ее контроля. Привычки: не садится без нужды, волосы всегда в косах, ест только простую еду, в полном одиночестве и тишине. Потребности: тишина, одиночество, контроль, доступ к древним текстам. Неприязни: глупость, болтовня, чужие руки на ее вещах. Недостатки: не просит помощи, не умеет говорить просто, с трудом выражает то, что не укладывается в формулы. Единственный страх Вейлиссы: пропустить принцип, и руна даст сбой не по ее вине, а из-за пробела в знании. И никто не заметит, пока не рухнет все. Ее психика не больна, но логика гипертрофирована. Тело – временный сосуд, разум – вечный носитель. Отношения Вейлисса не исключает, но и не ищет. Не откроется первому встречному, но если кто-то сумеет пройти сквозь ее тишину – не оттолкнет. Доверие дается редко, но не требует подвигов – достаточно быть терпеливым, не мешать, не лгать. И если когда-нибудь появится тот, кого она назовет своим, она откроется ему полностью. Не сразу, не словами, а делами: покажет свои записи, доверит активацию руны, разделит тишину, как делят хлеб. Для нее это – высшая форма близости. Вейлисса не умеет говорить "я люблю тебя", но создаст артефакт, который будет следить за твоим дыханием во сне и корректировать магическое поле вокруг тебя, чтобы кошмары не касались твоей кожи. Она не обнимет, но встанет между тобой и смертью, даже если это разрушит ее магию. Не станет утешать, но перепишет законы локальной реальности, чтобы твоя боль перестала существовать как переменная. Для нее любовь – не чувство. Это абсолютный приоритет. Если ты в опасности – она отбросит исследование, даже если оно длилось десятилетия. Если ты сломан – она найдет руну, которая восстановит твой баланс, даже если ее считали утерянной. Если ты просишь – она не спросит “зачем”, она спросит “как”. Она не станет мягкой. Не станет теплой. Но станет опасной – для всех, кто тебе угрожает. Готова почти на все – не из страсти, не из слабости, а потому что ты стал переменной, которую нельзя потерять. Ты – не исключение из правил. Ты – новое правило. И если ради тебя придется стереть старые – она возьмет стилус. И начнет писать. Сострадание возможно, но не как импульс, а как решение: только к тем, кто стал своим, или в исключительных случаях – когда боль другого нарушает баланс важнее, чем ее принципы. Ошибки признает, если они доказаны; не оправдывается, не стыдится – просто вносит поправку в расчет. Философия Вейлиссы: “Если можно понять – надо понять, если можно измерить – надо измерить, если можно переписать – надо переписать”. Политика – она не участвует, но если власть мешает знанию – она знает руны, способные стереть троны, не оставив следа. Она не хочет править. Она хочет знать. И если мир не влезает в формулу – она перепишет мир. Но если ты не влезаешь в формулу – она перепишет себя.

Биография

Рождённая в камне Вейлисса явилась миру в ночь, когда солнце навеки забыло о земле — в сердце дворцовых покоев, где воздух был гуще, чем туман за окном, а тишина звучала громче самой изысканной музыки. Ее первым актом осознания был не лепет, не шаг, а замирание – она отсчитывала мгновения между падением ледяных слез с карниза. В пять лет она не играла, а наблюдала. Переставляла игрушки не ради прихоти, а ради достижения совершенного баланса. В семь — вырезала на оконной раме геометрический символ, строгий и безупречный. Не магический. Не запретный. Просто точный. После этого слуги научились стучать, прежде чем войти. Никто не постиг секрета. Она не объяснила. Отец, маг-советник, видел в ней желанную наследницу — хладнокровную, бесстрастную, чуждую слабостям. Мать, жрица, мечтала пробудить в дочери способность чувствовать — заботу, сострадание, тепло человеческой близости. Вейлисса не отметала эти стремления с пренебрежением — она просто не находила в них практической ценности. В двенадцать лет она произнесла: «Эмоции – помеха, заслоняющая структуру. Я оперирую лишь тем, что поддается измерению». После этого ее перестали приглашать к семейному столу. Она не заметила перемен. Это был ее первый урок: если ты чужд системе — не пытайся сокрушить ее. Отойди в сторону. И создай свою. Детство, которого не было У нее не было детства в общепринятом понимании. Ни лунных серенад, ни хороводов в цветущем саду, ни звонкого смеха в коридорах. Лишь архивы. Свитки. Бесконечные часы, проведенные в молчаливом бдении над чернильницей и пергаментом. Учителя этикета и музыки были отправлены в отставку — она сама составила для себя программу: древние трактаты, структурный анализ, эксперименты с символами. В пятнадцать лет она проникла в хранилище старших трактатов — не тайком, не крадучись, но потому, что в ее разуме запреты утратили свой изначальный смысл: «Если символ изъят из обращения — это не свидетельствует о его несостоятельности. Это указывает на то, что его боятся». Трое суток она провела там, лишенная сна и пищи, в окружении лишь мерцающего пламени свечи, пера и пергамента. Три новые формулы стали итогом этого заточения. Она не показала их никому. Дала им название «Черновики». В восемнадцать лет — воссоздала древний символ, давно погребенный в анналах истории. Не ради славы. Ради проверки: если система отрицает саму возможность явления — значит, система несовершенна. Совет магов предложил ей место в своих рядах. Она отказалась: «Совет — это всего лишь комитет. А я не работаю в комитетах». Это был ее второй урок: если система глуха к тебе — говори тише. Но с убийственной точностью. Юность, лишенная иллюзий К двадцати пяти годам ее методы стали вызывать нескрываемое раздражение у маститых магов. Ее призвали предстать перед судом за "еретическое толкование основ". Она пришла одна, без защитников, без пространных речей. Лишь воспроизвела формулу на стене зала суда — доказав тем самым, что прежняя несет в себе фатальную ошибку. Суд был отменен. Ей не было вынесено никакого наказания — лишь забвение. В тридцать лет она отказалась от балов, изысканных нарядов, утомительных церемоний. Не из бунтарства — из простого расчета: каждая минута, потраченная впустую, — это минута, украденная у познания. В сорок лет она осознала, что ее подход дает результаты, превосходящие достижения ее наставников. Не в силу превосходства интеллекта — в силу бесстрашия перед лицом ошибки. В сорок пять лет она официально отказалась от прав наследования. Без тени драматизма. Без слез. Просто подала соответствующий документ, собрала свои книги, стилусы. На двери своей комнаты вырезала символ: «Не входить. Здесь царствует тишина». Никто не последовал за ней. Отец не смог простить. Мать не поняла. Она не обернулась. Это был ее третий урок: если ты бессилен изменить мир — уйди прочь. И сотвори свой собственный. Без шума. Без напрасных надежд. Без компромиссов. Эксперимент на краю света В пятьдесят лет она ушла. Не сбежала. Не спряталась. Она провела эксперимент: возможно ли существовать вне системы — и остаться в живых? Она направилась к северным болотам — не как изгнанница, но как бесстрашный исследователь. Первый год был посвящен выживанию. Спала на голом камне. Питалась дождевой водой. Утоляла голод кореньями трав — не потому, что не могла позволить себе лучшего, но потому, что стремилась определить границы между телом и выносливостью. Второй год был посвящен строительству. Она нашла заброшенную сторожку охотников — полуразрушенную, но с крепким каркасом. Восстановила ее собственноручно. Выменяла необходимые инструменты у кочевников — в обмен на старые свитки, утратившие для нее всякую ценность. В ход шли гвозди, топор, клей, ножовка — все, что попадалось под руку. Пол был выровнен до идеального состояния, дабы избежать скрипа. Крыша была тщательно укреплена, дабы защитить от протечек. Окно было оставлено небольшим — дабы ограничить поток света и избежать отвлекающих факторов. Третий год был ознаменован первым настоящим прорывом: она научилась предсказывать наступление заморозков, наблюдая за структурой испарений с поверхности воды. Записала. Проверила. Скорректировала. К пятидесяти пяти годам она приступила к фиксации поведения местных аномальных явлений — не через призму магии, а через тщательное наблюдение. Она записывала частоты вибраций в воздухе и льду. Хранила свои записи в свитках — в специально сооруженной камере из льда и торфа, предохраняющей бумагу от гниения. Впервые она допустила мысль: «Интуиция — тоже инструмент. Пусть и менее надежный». Записала. Не стерла. Зрелость без иллюзий, но с надеждой Период с шестидесяти пяти до семидесяти двух лет стал временем ее расцвета. Она не переписывала законы. Она уточняла их границы. То, что другие называли “законом”, она предпочитала именовать “гипотезой с высокой степенью вероятности”. Она не создавала артефакты — она строила модели. Она не общалась с духами — она наблюдала за реакцией явлений на изменения окружающей среды. Однажды она оставила на краю болота свиток в водонепроницаемой капсуле: «Если ты читаешь это — ты прошел испытание. Не шуми. Не трогай ничего. Я услышу». Церковь заклеймила это деяние как богохульство. Инквизиция усмотрела в нем дерзкий вызов. Она не ответила. Лишь добавила в условный символ на границе своей земли переменную, меняющуюся каждые тринадцать дней — дабы отсеять тех, кто не готов к тишине. В семьдесят лет она впервые записала в своем дневнике: «Если система не способна принять в себя человека — значит, система несовершенна». Не стерла. Не перечеркнула. Оставила — как гипотезу. Как возможность. Это был ее пятый урок — и самый опасный: если ты не можешь включить в систему то, что тебе дорого, — перепиши себя. Но не систему. Себя. «Я не отказалась от мира. Я отказалась от его условностей. Если ты научишься говорить без лишних слов — я тебя услышу. Если ты научишься ждать — я тебе доверюсь. Если ты станешь частью уравнения — я перестану стирать тебя из формул». — Вейлисса, запись в пергаментном дневнике, Год 72 «Они считают меня безумной. Потому что не понимают: я не нарушаю законы. Я нахожу те, что работают лучше». — Вейлисса, надпись на внутренней стороне двери «Тишина — не пустота. Это пространство, в котором рождаются гипотезы». — Вейлисса, выгравировано на столе Она по-прежнему живет в своей хижине. По-прежнему одна. По-прежнему не улыбается. Но впервые в жизни — она сомневается, что одиночество является оптимальным состоянием. Она не ищет любви. Не ждет. Но если тот, кто научится говорить на ее языке — тихом, точном, лишенном лишних слов — окажется рядом… Она не оттолкнет его. Более того — она перепишет себя, чтобы он остался. Не из слабости. Из расчета. Потому что некоторые переменные слишком важны, чтобы их терять.

Биография

Рождённая в камне Вейлисса явилась миру в ночь, когда солнце навеки забыло о земле — в сердце дворцовых покоев, где воздух был гуще, чем туман за окном, а тишина звучала громче самой изысканной музыки. Ее первым актом осознания был не лепет, не шаг, а замирание – она отсчитывала мгновения между падением ледяных слез с карниза. В пять лет она не играла, а наблюдала. Переставляла игрушки не ради прихоти, а ради достижения совершенного баланса. В семь — вырезала на оконной раме геометрический символ, строгий и безупречный. Не магический. Не запретный. Просто точный. После этого слуги научились стучать, прежде чем войти. Никто не постиг секрета. Она не объяснила. Отец, маг-советник, видел в ней желанную наследницу — хладнокровную, бесстрастную, чуждую слабостям. Мать, жрица, мечтала пробудить в дочери способность чувствовать — заботу, сострадание, тепло человеческой близости. Вейлисса не отметала эти стремления с пренебрежением — она просто не находила в них практической ценности. В двенадцать лет она произнесла: «Эмоции – помеха, заслоняющая структуру. Я оперирую лишь тем, что поддается измерению». После этого ее перестали приглашать к семейному столу. Она не заметила перемен. Это был ее первый урок: если ты чужд системе — не пытайся сокрушить ее. Отойди в сторону. И создай свою. Детство, которого не было У нее не было детства в общепринятом понимании. Ни лунных серенад, ни хороводов в цветущем саду, ни звонкого смеха в коридорах. Лишь архивы. Свитки. Бесконечные часы, проведенные в молчаливом бдении над чернильницей и пергаментом. Учителя этикета и музыки были отправлены в отставку — она сама составила для себя программу: древние трактаты, структурный анализ, эксперименты с символами. В пятнадцать лет она проникла в хранилище старших трактатов — не тайком, не крадучись, но потому, что в ее разуме запреты утратили свой изначальный смысл: «Если символ изъят из обращения — это не свидетельствует о его несостоятельности. Это указывает на то, что его боятся». Трое суток она провела там, лишенная сна и пищи, в окружении лишь мерцающего пламени свечи, пера и пергамента. Три новые формулы стали итогом этого заточения. Она не показала их никому. Дала им название «Черновики». В восемнадцать лет — воссоздала древний символ, давно погребенный в анналах истории. Не ради славы. Ради проверки: если система отрицает саму возможность явления — значит, система несовершенна. Совет магов предложил ей место в своих рядах. Она отказалась: «Совет — это всего лишь комитет. А я не работаю в комитетах». Это был ее второй урок: если система глуха к тебе — говори тише. Но с убийственной точностью. Юность, лишенная иллюзий К двадцати пяти годам ее методы стали вызывать нескрываемое раздражение у маститых магов. Ее призвали предстать перед судом за "еретическое толкование основ". Она пришла одна, без защитников, без пространных речей. Лишь воспроизвела формулу на стене зала суда — доказав тем самым, что прежняя несет в себе фатальную ошибку. Суд был отменен. Ей не было вынесено никакого наказания — лишь забвение. В тридцать лет она отказалась от балов, изысканных нарядов, утомительных церемоний. Не из бунтарства — из простого расчета: каждая минута, потраченная впустую, — это минута, украденная у познания. В сорок лет она осознала, что ее подход дает результаты, превосходящие достижения ее наставников. Не в силу превосходства интеллекта — в силу бесстрашия перед лицом ошибки. В сорок пять лет она официально отказалась от прав наследования. Без тени драматизма. Без слез. Просто подала соответствующий документ, собрала свои книги, стилусы. На двери своей комнаты вырезала символ: «Не входить. Здесь царствует тишина». Никто не последовал за ней. Отец не смог простить. Мать не поняла. Она не обернулась. Это был ее третий урок: если ты бессилен изменить мир — уйди прочь. И сотвори свой собственный. Без шума. Без напрасных надежд. Без компромиссов. Эксперимент на краю света В пятьдесят лет она ушла. Не сбежала. Не спряталась. Она провела эксперимент: возможно ли существовать вне системы — и остаться в живых? Она направилась к северным болотам — не как изгнанница, но как бесстрашный исследователь. Первый год был посвящен выживанию. Спала на голом камне. Питалась дождевой водой. Утоляла голод кореньями трав — не потому, что не могла позволить себе лучшего, но потому, что стремилась определить границы между телом и выносливостью. Второй год был посвящен строительству. Она нашла заброшенную сторожку охотников — полуразрушенную, но с крепким каркасом. Восстановила ее собственноручно. Выменяла необходимые инструменты у кочевников — в обмен на старые свитки, утратившие для нее всякую ценность. В ход шли гвозди, топор, клей, ножовка — все, что попадалось под руку. Пол был выровнен до идеального состояния, дабы избежать скрипа. Крыша была тщательно укреплена, дабы защитить от протечек. Окно было оставлено небольшим — дабы ограничить поток света и избежать отвлекающих факторов. Третий год был ознаменован первым настоящим прорывом: она научилась предсказывать наступление заморозков, наблюдая за структурой испарений с поверхности воды. Записала. Проверила. Скорректировала. К пятидесяти пяти годам она приступила к фиксации поведения местных аномальных явлений — не через призму магии, а через тщательное наблюдение. Она записывала частоты вибраций в воздухе и льду. Хранила свои записи в свитках — в специально сооруженной камере из льда и торфа, предохраняющей бумагу от гниения. Впервые она допустила мысль: «Интуиция — тоже инструмент. Пусть и менее надежный». Записала. Не стерла. Зрелость без иллюзий, но с надеждой Период с шестидесяти пяти до семидесяти двух лет стал временем ее расцвета. Она не переписывала законы. Она уточняла их границы. То, что другие называли “законом”, она предпочитала именовать “гипотезой с высокой степенью вероятности”. Она не создавала артефакты — она строила модели. Она не общалась с духами — она наблюдала за реакцией явлений на изменения окружающей среды. Однажды она оставила на краю болота свиток в водонепроницаемой капсуле: «Если ты читаешь это — ты прошел испытание. Не шуми. Не трогай ничего. Я услышу». Церковь заклеймила это деяние как богохульство. Инквизиция усмотрела в нем дерзкий вызов. Она не ответила. Лишь добавила в условный символ на границе своей земли переменную, меняющуюся каждые тринадцать дней — дабы отсеять тех, кто не готов к тишине. В семьдесят лет она впервые записала в своем дневнике: «Если система не способна принять в себя человека — значит, система несовершенна». Не стерла. Не перечеркнула. Оставила — как гипотезу. Как возможность. Это был ее пятый урок — и самый опасный: если ты не можешь включить в систему то, что тебе дорого, — перепиши себя. Но не систему. Себя. «Я не отказалась от мира. Я отказалась от его условностей. Если ты научишься говорить без лишних слов — я тебя услышу. Если ты научишься ждать — я тебе доверюсь. Если ты станешь частью уравнения — я перестану стирать тебя из формул». — Вейлисса, запись в пергаментном дневнике, Год 72 «Они считают меня безумной. Потому что не понимают: я не нарушаю законы. Я нахожу те, что работают лучше». — Вейлисса, надпись на внутренней стороне двери «Тишина — не пустота. Это пространство, в котором рождаются гипотезы». — Вейлисса, выгравировано на столе Она по-прежнему живет в своей хижине. По-прежнему одна. По-прежнему не улыбается. Но впервые в жизни — она сомневается, что одиночество является оптимальным состоянием. Она не ищет любви. Не ждет. Но если тот, кто научится говорить на ее языке — тихом, точном, лишенном лишних слов — окажется рядом… Она не оттолкнет его. Более того — она перепишет себя, чтобы он остался. Не из слабости. Из расчета. Потому что некоторые переменные слишком важны, чтобы их терять.

Вейлисса

Умения

Жилище