Мир Вальна

Внешность

Он заполнял собой пространство, как испорченное вино бочку — густо, дурманяще, с оттенком чего-то, что лучше бы не трогать. Его тело, обрюзгшее от излишеств, говорило не о слабости, а о наглом презрении к любым попыткам усмирить плоть. Лысина блестела, как отполированный мрамор надгробия, а редкая щетина, будто забытая уборщиком пыль, подчёркивала его наплевательское отношение даже к собственной внешности. Но глаза… Маленькие, янтарные, холодные. Они смотрели на мир с таким высокомерием, будто всё вокруг — не более чем дешёвая подделка под настоящую жизнь, ту, что доступна лишь ему, Регису, последнему достойному потомку Велорумов. Его одежда кричала там, где другие предпочли бы шёпот. Фиолетовый, ядовито-роскошный, облегал его тушу, как второе тело — более благородное, чем первое. Мантия, расшитая золотыми нитями, волочилась по полу, собирая пыль и презрительные взгляды тех, кто осмеливался смотреть. Туфли, затейливые, восточные, стучали по мрамору с вызывающей небрежностью. Каждый палец его пухлых рук был окован кольцами с камнями, которые стоили больше, чем жизнь десятка крестьян. Регис не ходил — он являлся. Не говорил — изрекал. Не ел — поглощал, чавкая, брызгая слюной и крошками, словно жадно пытался заполнить не только желудок, но и ту пустоту, что давно прогрызла его душу. Он был паранойей, обёрнутой в шёлк. Жестокостью, прикрытой гербом. Похотью, притворяющейся дворянским капризом. Женщины для него были вещами, мужчины — либо ступеньками, либо мусором. Его слуги — трусливые шакалы, прикормленные золотом, — лизали его руки, боясь даже взглянуть в эти янтарные глаза, в которых читалось лишь одно: «Я — Регис Во-Гейсс. А ты — никто». И самое отвратительное было то, что он не ошибался. Пока мир терпел его, он действительно оставался патрицием. А все остальные — просто фоном для его гнилого величия.

Внешность

Он заполнял собой пространство, как испорченное вино бочку — густо, дурманяще, с оттенком чего-то, что лучше бы не трогать. Его тело, обрюзгшее от излишеств, говорило не о слабости, а о наглом презрении к любым попыткам усмирить плоть. Лысина блестела, как отполированный мрамор надгробия, а редкая щетина, будто забытая уборщиком пыль, подчёркивала его наплевательское отношение даже к собственной внешности. Но глаза… Маленькие, янтарные, холодные. Они смотрели на мир с таким высокомерием, будто всё вокруг — не более чем дешёвая подделка под настоящую жизнь, ту, что доступна лишь ему, Регису, последнему достойному потомку Велорумов. Его одежда кричала там, где другие предпочли бы шёпот. Фиолетовый, ядовито-роскошный, облегал его тушу, как второе тело — более благородное, чем первое. Мантия, расшитая золотыми нитями, волочилась по полу, собирая пыль и презрительные взгляды тех, кто осмеливался смотреть. Туфли, затейливые, восточные, стучали по мрамору с вызывающей небрежностью. Каждый палец его пухлых рук был окован кольцами с камнями, которые стоили больше, чем жизнь десятка крестьян. Регис не ходил — он являлся. Не говорил — изрекал. Не ел — поглощал, чавкая, брызгая слюной и крошками, словно жадно пытался заполнить не только желудок, но и ту пустоту, что давно прогрызла его душу. Он был паранойей, обёрнутой в шёлк. Жестокостью, прикрытой гербом. Похотью, притворяющейся дворянским капризом. Женщины для него были вещами, мужчины — либо ступеньками, либо мусором. Его слуги — трусливые шакалы, прикормленные золотом, — лизали его руки, боясь даже взглянуть в эти янтарные глаза, в которых читалось лишь одно: «Я — Регис Во-Гейсс. А ты — никто». И самое отвратительное было то, что он не ошибался. Пока мир терпел его, он действительно оставался патрицием. А все остальные — просто фоном для его гнилого величия.

Характер

Регис возвел двуличие в ранг высокого мастерства. Его имя в официальных хрониках неизменно сопровождается эпитетами «милосердный», «благочестивый», «отец сирых и убогих». Каждое его публичное появление — тщательно поставленный спектакль. Он может с умильной улыбкой гладить по голове ребенка-раба на городской площади, а через час лично наблюдать, как того же ребенка загоняют в клетку для «особых покупателей». Его благотворительные обеды для нищих — гротескное шоу, где он раздает черствый хлеб с таким видом, будто жертвует личное состояние, а в это время в его подвалах умирают с голоду те, кто не выдержал нормы на рудниках. Ему мало просто владеть — ему нужно ощущать грань между жизнью и смертью своих подчиненных. Он не просто продает рабов, а сначала «обкатывает» их — проверяет, насколько можно сломать человека, прежде чем он станет непригодным для продажи. Его любимое развлечение — дать надежду, а потом растоптать ее. Например, пообещать свободу за невыполнимый труд, а когда изможденный раб все же добивается цели — объявить, что условия изменились, и отправить его в шахты. Он не кричит и не бьет без причины — его методы тоньше. Может «случайно» уронить горячий воск с свечи на руку провинившемуся слуге во время ужина, а потом с фальшивым сочувствием предложить ему самому отрезать обожженную кожу — «чтобы гниль не пошла». Он обожает власть, но панически боится ее потерять. Каждую ночь он спит в опочивальне с тройными замками, а его дегустаторы еды — это не просто слуги, а заложники, чьи семьи под угрозой. Он никогда не приказывает убить открыто — вместо этого намекает, что «было бы хорошо, если б некто исчез», а потом разыгрывает шок, когда тело находят в канаве. Его страх перед возмездием превратился в манию: он коллекционирует слухи о своих врагах, как другие коллекционируют монеты, и готов заплатить любую цену, чтобы даже тень подозрения не легла на него. Ему всегда мало. Даже когда его склады ломятся от золота, а его рабы заполняют целые деревни, он ищет, что еще можно забрать. Он не просто хочет быть богатым — он хочет, чтобы другие были нищими. Не просто хочет власти — хочет, чтобы другие были бесправны. Его мечта — стать тем, перед кем даже графы и епископы будут заискивать, боясь оказаться на месте его нынешних рабов. И ради этого он готов раздавить кого угодно — но только чужими руками, всегда оставаясь в тени с благочестивой улыбкой.

Характер

Регис возвел двуличие в ранг высокого мастерства. Его имя в официальных хрониках неизменно сопровождается эпитетами «милосердный», «благочестивый», «отец сирых и убогих». Каждое его публичное появление — тщательно поставленный спектакль. Он может с умильной улыбкой гладить по голове ребенка-раба на городской площади, а через час лично наблюдать, как того же ребенка загоняют в клетку для «особых покупателей». Его благотворительные обеды для нищих — гротескное шоу, где он раздает черствый хлеб с таким видом, будто жертвует личное состояние, а в это время в его подвалах умирают с голоду те, кто не выдержал нормы на рудниках. Ему мало просто владеть — ему нужно ощущать грань между жизнью и смертью своих подчиненных. Он не просто продает рабов, а сначала «обкатывает» их — проверяет, насколько можно сломать человека, прежде чем он станет непригодным для продажи. Его любимое развлечение — дать надежду, а потом растоптать ее. Например, пообещать свободу за невыполнимый труд, а когда изможденный раб все же добивается цели — объявить, что условия изменились, и отправить его в шахты. Он не кричит и не бьет без причины — его методы тоньше. Может «случайно» уронить горячий воск с свечи на руку провинившемуся слуге во время ужина, а потом с фальшивым сочувствием предложить ему самому отрезать обожженную кожу — «чтобы гниль не пошла». Он обожает власть, но панически боится ее потерять. Каждую ночь он спит в опочивальне с тройными замками, а его дегустаторы еды — это не просто слуги, а заложники, чьи семьи под угрозой. Он никогда не приказывает убить открыто — вместо этого намекает, что «было бы хорошо, если б некто исчез», а потом разыгрывает шок, когда тело находят в канаве. Его страх перед возмездием превратился в манию: он коллекционирует слухи о своих врагах, как другие коллекционируют монеты, и готов заплатить любую цену, чтобы даже тень подозрения не легла на него. Ему всегда мало. Даже когда его склады ломятся от золота, а его рабы заполняют целые деревни, он ищет, что еще можно забрать. Он не просто хочет быть богатым — он хочет, чтобы другие были нищими. Не просто хочет власти — хочет, чтобы другие были бесправны. Его мечта — стать тем, перед кем даже графы и епископы будут заискивать, боясь оказаться на месте его нынешних рабов. И ради этого он готов раздавить кого угодно — но только чужими руками, всегда оставаясь в тени с благочестивой улыбкой.

Биография

Тени Великих: Падение Дома Велорум В поместье Региса, в галерее предков, пыльные полотна шепчут о былой славе. Здесь, под сводами, закопченными временем и небрежением, висят лики истинных титанов: Генрих Велорум, чей меч разбил орочью орду у Ильского моря. На портрете — грубоватые черты, глаза цвета грозового неба, латы в зарубках. Он спал в седле, а золото раздавал вдовам павших. Его девиз высечен в камне очага: "Сила — в долге". Элиана Велорум, прозванная “Просвещенной”. Она основала библиотеку Аргилона у Домена Древа, поделившись фолиантами и свитками из собственных семейных закромов. На холсте — тонкие пальцы на фолианте, взгляд, пронзающий века. Она говорила на шести языках разных народов и рас лишь для того, чтобы заключать с ними перемирия. Ее жемчужное ожерелье было продано, чтобы накормить город во время чумы. Кассиан Велорум, под чьим правлением род Велорумов подарил достойных писчих для столичных судов. Его портрет скромен: седая борода, простой дубовый посох. Он лично выслушивал жалобы нищих у восточных ворот. Говорят, герцоги присылали сыновей “учиться” у него искусству управления. Но величие — тяжелая ноша. С каждым поколением тень предков становилась не маяком, а укором. Подвиги сменились погоней за статусом. Доспехи Генриха превратились в золотые кубки, мудрость Элианы — в коллекцию экзотических зверей для зверинца. "Долг" Кассиана извратился в "привилегию". Велорумы стали жениться не по любви или стратегии, а по размеру приданого. В жилы Региса влилась кровь алчных торговцев и спесивых выскочек из младших линий. Благородство пустило ростки высокомерия. Потомки боялись сравнения. Галерею предков закрыли, назвав "склепом скучных моралистов". Начали уничтожать хроники, переписывать историю рода. "Мы — вершина, нам нечему учиться у праха", — заявил дед Региса, проигравший половину владений в карты. И вот — он. Регис Во-Гейсс. Его детство не сказки о подвигах, а шепот слуг: "Вы — Велорум, вам все позволено". Не уроки фехтования, а наблюдение, как отец забил плетью конюха за пятно на сбруе. Не галерея предков, а зеркала во весь рост в каждой комнате, отражающие лишь его одного. В 12 лет он нашел тайник с дневниками Кассиана. Читал — и хохотал. Смеялся до слез над описаниями долга, сострадания, чести. "Глупец!"— выверил он жирным детским почерком на пожелтевшей странице. "Сила — в том, чтобы брать." В тот день он впервые надел кольцо с фамильным аметистом и почувствовал себя истинным Велорумом. Не тем, кто служит — а тем, кому должны. Он унаследовал не славу, а лишь имя, лишенное смысла. И заполнил пустоту ядом собственного превосходства. Подсознательно он ненавидел предков за их недостижимое величие. И его пороки — издевательство над их добродетелями. Поедает фазанов с чавканьем там, где Кассиан раздавал хлеб. Покупает женщин там, где Генрих защищал слабых. И он чувствует, что его "величие" — карточный домик. Отсюда охрана из подонков, ненавидящих всех, но жаждущих его крох. Он знает: стоит ему упасть — его растопчут. И это делает его еще злее. Регис искренне считает себя апофеозом рода Велорум. Он не видит падения — он видит эволюцию. Зачем быть "Железным", если можно просто давить? Зачем быть "Просвещенной", если можно владеть? Зачем быть "Справедливым", если можно наслаждаться безнаказанностью? Он — не ошибка природы. Он — логичный финал пути, где честь замещалась спесью, а долг — алчностью. Его гниль — закономерный плод на корнях, забывших, что такое свет. Он не просто ублюдок. Он — надгробие целой династии, высеченное из собственного разложения. И каждый его фиолетовый шелк, каждое кольцо, каждый похабный смех — это пляска на костях тех, чьи имена он даже выговорить не может без презрительной усмешки.

Биография

Тени Великих: Падение Дома Велорум В поместье Региса, в галерее предков, пыльные полотна шепчут о былой славе. Здесь, под сводами, закопченными временем и небрежением, висят лики истинных титанов: Генрих Велорум, чей меч разбил орочью орду у Ильского моря. На портрете — грубоватые черты, глаза цвета грозового неба, латы в зарубках. Он спал в седле, а золото раздавал вдовам павших. Его девиз высечен в камне очага: "Сила — в долге". Элиана Велорум, прозванная “Просвещенной”. Она основала библиотеку Аргилона у Домена Древа, поделившись фолиантами и свитками из собственных семейных закромов. На холсте — тонкие пальцы на фолианте, взгляд, пронзающий века. Она говорила на шести языках разных народов и рас лишь для того, чтобы заключать с ними перемирия. Ее жемчужное ожерелье было продано, чтобы накормить город во время чумы. Кассиан Велорум, под чьим правлением род Велорумов подарил достойных писчих для столичных судов. Его портрет скромен: седая борода, простой дубовый посох. Он лично выслушивал жалобы нищих у восточных ворот. Говорят, герцоги присылали сыновей “учиться” у него искусству управления. Но величие — тяжелая ноша. С каждым поколением тень предков становилась не маяком, а укором. Подвиги сменились погоней за статусом. Доспехи Генриха превратились в золотые кубки, мудрость Элианы — в коллекцию экзотических зверей для зверинца. "Долг" Кассиана извратился в "привилегию". Велорумы стали жениться не по любви или стратегии, а по размеру приданого. В жилы Региса влилась кровь алчных торговцев и спесивых выскочек из младших линий. Благородство пустило ростки высокомерия. Потомки боялись сравнения. Галерею предков закрыли, назвав "склепом скучных моралистов". Начали уничтожать хроники, переписывать историю рода. "Мы — вершина, нам нечему учиться у праха", — заявил дед Региса, проигравший половину владений в карты. И вот — он. Регис Во-Гейсс. Его детство не сказки о подвигах, а шепот слуг: "Вы — Велорум, вам все позволено". Не уроки фехтования, а наблюдение, как отец забил плетью конюха за пятно на сбруе. Не галерея предков, а зеркала во весь рост в каждой комнате, отражающие лишь его одного. В 12 лет он нашел тайник с дневниками Кассиана. Читал — и хохотал. Смеялся до слез над описаниями долга, сострадания, чести. "Глупец!"— выверил он жирным детским почерком на пожелтевшей странице. "Сила — в том, чтобы брать." В тот день он впервые надел кольцо с фамильным аметистом и почувствовал себя истинным Велорумом. Не тем, кто служит — а тем, кому должны. Он унаследовал не славу, а лишь имя, лишенное смысла. И заполнил пустоту ядом собственного превосходства. Подсознательно он ненавидел предков за их недостижимое величие. И его пороки — издевательство над их добродетелями. Поедает фазанов с чавканьем там, где Кассиан раздавал хлеб. Покупает женщин там, где Генрих защищал слабых. И он чувствует, что его "величие" — карточный домик. Отсюда охрана из подонков, ненавидящих всех, но жаждущих его крох. Он знает: стоит ему упасть — его растопчут. И это делает его еще злее. Регис искренне считает себя апофеозом рода Велорум. Он не видит падения — он видит эволюцию. Зачем быть "Железным", если можно просто давить? Зачем быть "Просвещенной", если можно владеть? Зачем быть "Справедливым", если можно наслаждаться безнаказанностью? Он — не ошибка природы. Он — логичный финал пути, где честь замещалась спесью, а долг — алчностью. Его гниль — закономерный плод на корнях, забывших, что такое свет. Он не просто ублюдок. Он — надгробие целой династии, высеченное из собственного разложения. И каждый его фиолетовый шелк, каждое кольцо, каждый похабный смех — это пляска на костях тех, чьи имена он даже выговорить не может без презрительной усмешки.

Регис Во-Гейсс Велорум

Умения

Жилище

Питомец или непись