Квезачактикуаль

Чака вылупился из яйца племени оштеков далеко на юге, между пустыней и Доменом Цветов. Когда-то давно его народ обитал в Паучьих топях и был частью Первой Империи, но потом они ушли в дикие земли душных болот, где устье реки Шани соединяется с озером Вей. Причину этой миграции оштеки давно позабыли, как и то, что они в принципе когда-то жили практически в самом сердце Империи. Как и саму Империю. Даже вера Церкви в божественную пятерку исказилась за прошедшие сотни лет: теперь оштеки почитают их как коатлей, змеев-предков, которых теперь было шесть. Дети оштеков не рождаются в семьях, вместо этого людоящеры складывают яйца в общественные кладки, за которой ухаживает самая старшая женщина племени, а после рождения над детенышем берет опеку один из соплеменников - мальчиков воспитывают мужчины как воинов и охотников, а девочек - женщины, обучающие их быту, знахарству и примитивному земледелию. Опеку над Чакой в момент его рождения взял старый Ица, шаман племени. Синий язык мальчика привлек его внимание и старый шаман решил, что Чака отмечен духами-предками для... Чего-то. Шли годы, Чака рос, а старик Ица пытался обучить его путям шаманов и способам общаться с духами. Правда, из этого ничего не выходило. Не получалось у Чаки ни овладеть колдовством, ни "настроиться" на духов леса и болота. В конце концов Ица махнул рукой и признал, что мальчик безнадежен и что бытие охотника ему подходит лучше - у Чаки обнаружился неожиданный талант к маскировке и нахождению путей через болота и лес. Однако, кое-что из уроков своего названного отца Чака все же усвоил. Например, он знал, какие травы могут вылечить болезнь, какие - подарить успокоение боли, а какие принесут смерть в корчах. Это помогало ему приносить много дичи в Тлакопан, его родную деревню, и прослыть одним из лучших охотников племени, к вящему удовольствию своего опекуна, хоть Ица и был слегка огорошен тем, что из Чаки не вышел его преемник. Годы шли. Тлакопан жил своей жизнью... Пока однажды с севера не заявилась целая орда злобных уродливых карликов - гоблины вторглись в болота Тлакопана, по глупости своей сочтя дикарей-оштеков легкой добычей перед большим походом на Империю. Все началось с небольших стычек на границе охотничьих угодий Тлакопана. Людоящеров было меньше, но они были крупнее, хитрее и знали болота как свои пять пальцев, поэтому уничтожать гоблинских разведчиков из засады или уводить их в смертоносную трясину было несложно. Рацион людоящеров Тлакопана тотчас пополнился гоблинским мясом, которое, однако, пришлось по вкусу не всем - слишком жилистое, жесткое и со странным привкусом. Чака, вместе со своими товарищами, лично организовывал такие засады на одинокие патрули гоблинов, его дротики пронзали мелких изуверов как вертел молочных поросят, но их мясо он не ел - оно казалось ему невкусным и горьким. А затем охотник сам стал добычей. Во время одной из стычек один из гоблинов выжил, прикинулся мертвым и смог уползти, а после и сбежать обратно. Буквально через три дня в болота пришла армия визжащих, хрюкающих и беснующихся маленьких злыдней, которые наводнили округу Тлакопана как саранча. Медленно они находили и разрушали укрытия и делянки охотников, убивая всех людоящеров, которым не повезло встретиться с оравой крушащих все на своем пути гоблинов. Хоть снаряжены они были грубым, кое-как собранным, а зачастую и откровенно ржавым оружием и броней, гоблинов было слишком много и даже самые могучие ящеры не могли совладать с такой остервенелой злобой. Людоящеры сражались отчаянно, но враги теснили их числом, заставляя пятиться назад, на юг, к своей деревне. Вот уже и сам Тлакопан был практически осажден - гоблины не решались на штурм окруженного трясиной острова, на котором располагалась деревне, но и высовываться людоящерам они не давали. Постепенно в деревне начали истощаться запасы провизии, а рыбы, улиток и съедобных жуков вокруг деревни становилось все меньше. Постепенно начинался голод. Некоторые людоящеры из отчаяния убивали и пожирали не сопротивляющихся стариков и недавние кладки яиц, расплачиваясь будущим своего рода за выживание здесь и сейчас. Вождь Тлакопана, Тепоц Железнозубый, решлся на отчаянный шаг и собрал всех самых крепких и умелых воинов племени, чтобы выйти за ворота и прорвать кольцо гоблинов и убить их так много, как только они смогут, просто для того, чтобы накормить свой народ. Людоящеры сражались на тонком перешейке твердой земли с ордой гоблинов, но тщетно - мелких поганцев будто становилось больше с каждым днем, неважно, сколько из них оказывается в пасти оштеков. А затем случилась катастрофа. Бдак, военачальник гоблинов, лично убил вождя Тепоца метким выстрелом из трофейного имперского арбалета прямо в его сапфировый глаз. Чака был там и пытался прикрыть тело покойного вождя, чтобы его товарищи смогли унести его в Тлакопан для обряда последней трапезы, но не смог - почувствовав сумятицу в рядах оштеков, гоблины навалились с новой силой и заставили их отступить обратно в деревню. Тело вождя оказалось в руках Бдака и он, довольный трофеем, приказал содрать с него его гранитно-серую шкуру, из которой для военачальника сделали плащ. Этот плащ Бдак носил всякий раз, когда выходил из своего шатра, словно бы издеваясь над запертыми в деревне людоящерами, вселяя в них негодование и гнев. Положение казалось безвыходным, деревня голодала и лишь усилиями Ицы едва-едва удавалось удержать людоящеров от впадение в братоубийство и каннибализм. Шаман ежедневно возносил молитвы коатлям, а немногие не утратившие веру оштеки приносили в жертву то немногое, что у них оставалось, лишь бы их боги ответили им. В этот момент отчаяния и страха вперед вышел Катцакаль, сын вождя Тепоца, уставший ждать милости от богов-предков. Этот сильный ящер с чешуей цвета воронова крыла и охры был слишком юн, чтобы занять место лидера племени, но только он смог воодушевить своих соплеменников на продолжение борьбы. Он собрал лучших оставшихся воинов и охотников Тлакопана и поставил Чаку руководить ими как самого умелого следопыта из уцелевших и способных держать в руках оружие мужчин. Чака и другие охотники устраивали набеги на лагеря гоблинов по ночам, появляясь с наступлением темноты и исчезая, едва лучи солнца появятся на горизонте. Катцакаль лично планировал все вылазки при содействии Чаки и других более опытных воинов деревни. Он жаждал мести. Он ненавидел тварей, что убили и освежевали его отца. Он хотел заставить их страдать. Его план заключался в том, чтобы вселить в гоблинов страх и чувство уязвимости, повернуть их в бегство. И он сработал. Вскоре гоблины стали отступать. Сначала от болот, а потом назад, на север, опасаясь располагаться слишком близко к любой воде - оштеки всегда нападали внезапно, пользуясь своим преимуществом умелых пловцов. Гоблины снова стали добычей и мясо потекло рекой в Тлакопан, которое людоящеры теперь ели с удовольствием, ведь другую дичь гоблины распугали или истребили. Голод стал отступать, а людоящеры воспряли духом. Одна победа следовала за другой, Катцакаль становился смелее и наглее, порой нападая на отряды гоблинов средь бела дня. Растущая самоуверенность молодого вождя стала беспокоить Чаку, его действия становились все безрассуднее, а храбрость затмевала здравомыслие. В конце концов людоящеры окружили самый крупный лагерь гоблинов, настоящую крепость (по их меркам), окруженную частоколом, где жил сам воевода Бдак. Катцакаль жаждал мести за своего отца. Чака отговаривал его от опрометчивых шагов, но молодой вождь его не слушал. В его алых глазах блестела болезненная одержимость, все, что его интересовало - это голова Бдака, насаженная на пику. Однажды ночью людоящеры под его предводительством привели из леса огромную тварь, похожую на трехрогую ящерицу, с помощью которой они выдрали несколько бревен из частокола. Тварь выла от боли, когда в ее шкуру вонзались гоблинские стрелы, а ее лапы хлестали оштекские кнуты, но брешь в стене была проделана. Катцакаль взревел, отдавая приказ об атаке, и первым вошел в нее, влетев в ряды гоблинов как нож в кусок мяса, размахивая двуручной палицей. Чака вошел следующим вместе с несколькими другими охотниками, начавшими прикрывать его и вождя потоком отравленных дротиков из сарбаканов. Катцакаль ревел в ярости и злобе, продвигаясь в самое сердце лагеря, к большому шатру, в котором жил Бдак, а его воины шли за ним, убивая каждого мерзкого карлика на своем пути. Гоблины отступили к шатру и окружили его стеной из разбитых и искореженных щитов и затупленных и поломанных копий. Тогда Катцакаль вышел вперед, начав извергать оскорбления в сторону Бдака, вызывая его на поединок. И воевода ответил. Бдак вышел вместе со своими гвардейцами - пятеркой самых крупных гоблинов, на которых были даже изъеденные ржавчиной, но все же стальные трофейнык шлемы и нагрудники, которые, скорее всего, они сняли с трупов имперских солдат. Он был крупнее других гоблинов почти вдвое и больше походил на одичавшего уродливого лимпа, чем на гоблина. Воевода нервничал, глядя на размозженные останки собственных солдат на земле и толпу разъяренных оштеков, от которой его отделял нетвердлый строй уставших и напуганных гоблинов. Опираясь на ржавый полэкс как на посох, Бдак пересек строй и вышел вперед, приняв вызов. Он не мог не принять. Иначе его войско подняло бы его на копья и разбежалось. Катцакаль не стал ждать. Едва завидев Бдака, он бросился вперед, замахнувшись палицей. Бдак едва успел уклониться, ощутив, как гладко отполированный каменный боек просвистел над его головой. Но Катцакаль не унимался. Его глаза горели яростью и он обрушивал на Бдака один удар за другим, заставляя его защищаться и не давая сделать ответный выпад. Наконец, палица ящера расколола древко полэкса, когда Бдак пытался заблокироватьт его удар. Изумленный воевода опустил взгляд на останки своего оружия ровно в тот момент, когда Катцакаль схватил его за горло и поднял над землей на уровень своих глаз. Издав короткий шипящий рык, ящер сомкнул челюсти на голове Бдака и оторвал ее одним мощным движением головы, тут же выплюнув ее. Оставшиеся в живых гоблины разбежались, стоило голове Бдака с застывшем на лице изумлением упасть на землю, словно качан капусты. Вторжение закончилось... но наблюдавший все это время за поединком Чака чувствовал, что проблемы только начинались.. Все оставшиеся в живых члены племени пировали целую неделю, отмечая победу. Чака все еще не притрагивался к странно горчащему мясу гоблинов, ограничиваясь рыбой. В это время всеобщего праздника, он сошелся с ящеролюдкой по имени Чель. Тонкая и гибкая, по-змеиному грациозная, с красивой розовато-белой чешуей с перламутровым отливом, ее назвали в честь коатля Иш-Чель, сотоветствующей имперской Сагреве. Она была отменным пловцом и ловила рыбу для племени в устье Шани, которой частенько угощала Чаку, а тот приносил ей самых сочных кроликов, которых ловил в лесу. Она же и научила его делать костяные остроги и вырезать дубинки из твердого дерева. Да, вот так все просто. Романы людоящеров могут показаться людям или эльфам примитивными, лишенными тех возвышенных чувств, о которых вздыхают городские барышни, перечитывая в очередной раз любимую историю о любви. Но это не значит, что холоднокровным существам неведома привязанность к своему избраннику. Даже когда страсть уходит, людоящеры все еще сохраняют влечение друг к другу, пусть оно и походит больше на дружбу. Катцакаль же бахвалился тем, как разбил гоблинскую орду и убил их военачальника лично голыми руками. И чем больше он гордился этим, тем сильнее он... Менялся. Он стал почти на голову выше даже самого Чаки, который никогда не считался мелким, на его шкуре стали проступать странные, мягко сияющие узоры, переливающиеся странными цветами. Больше всего это беспокоило старого Ицу. Он считал, что гордыня начала проникать в его душу и искажать его разум. А вместе с Катцакалем менялись и сами оштеки из числа тех, кто ел гоблинское мясо. Их шкуры становились темнее, а глаза безумнее. Прошел год и, в конце концов самоуверенность Катцакаля достигла апогея. Он провозгласил себя седьмым коатлем, взяв имя Ицпапалотль, "Обсидиановое крыло". Эта выходка выдающегося, но все еще молодого вождя пришлась по вкусу не всем. Некоторые его соплеменники взроптали, сочтя подобное заявление богохульством. Оштеки разделились. Первые считали Ицпапалотля богом во плоти, они славили его имя и молились ему. Они построили большой длинный дом, в котором поставили резной трон, украсив его жемчугом, бирюзой и охрой. Остальные же, чьим негласным лидером стал Ица, считали, что вождь утратил разум и теперь им нужен был новый вождь. Многие указывали на Чаку. Он был сыном шамана и самым умелым охотником Тлакопана, поэтому те, кто воспротивился Ицпапалотлю, считали его единственным достойным быть лидером. Катцакаль-Ицпапалотль слышал это. Запоминал. И в его сердце начала расти злоба. Он считал себя единственным, у кого есть право быть вождем, а Чака становился все популярнее как конкурент. Мысли об этом пробуждали в нем... Зависть. Зависть перерождалась в обиду. Обида перетекала в злобу. Злоба превращалась в ярость. Тот, кого Ицпапалотль еще год назад считал своим самым надежным соратником, теперь в его глазах становился злейшим врагом. И это заставляло его действовать. Однажды Ицпапалотль собрал в своем доме-храме всех самых преданных лично себе люоящеров и заперся с ними. Никто не знал, чем они там занимались и что обсуждали, но на следующую ночь началось настоящее безумие. Лояльные вождю члены племени вытаскивали из жилищ всех, чья верность подвергалась сомнению. Целый отряд вломился в дом шамана и старого Ицу выволкли на главную площадь. Следом притащили Чаку и еще с десяток людоящеров. Среди них была даже Чель, напуганная и непонимающая, что происходит. Их грубо заставили упасть на колени перед Ицпапалотлем, стоящим рядом с большим костром. Вождь стал склонять сторонников Ицы присягнуть ему на верность. Кто отказывался сразу - им приспешники Ицпапалотля отрубали головы плоскими деревянными тесаками с лезвиями-вкладышами из обсидиана. Кто-то соглашался, напуганный видом публичной казни. Их бросали в огонь костра, где они кричали от боли, сгорая заживо как жертва новому богу. Наконец остались Чака, его отец и Чель. Старика Ицу вождь Ицпапалотль приказал распять. Двое молодцов взяли старого шамана под руки и прибили его руки и ноги к кресту из двух половинок бревен железными гвоздями. Ица не сопротивлялся и не издал ни звука. Он лишь смотрел на своего сына, улыбался и сказал: "Доверяй богам". К тому моменту Ица уже был очень стар, его тело не выдержало побоев и ран. Он истек кровью и умер, с улыбкой на лице. Чака смотрел на это, ошеломленный и смятенный. То, как умер Ица, взбесило Ицпапалотля и он решил отыграться на Чаке. Следующей "жертвой" ожидаемо стала Чель. Когда ее волокли к алтарю, на котором раньше старый Ица гадал на внутренностях животных, Чака сровно вышел из оцепенения, пробужденный криками женщины. Он выкрикивал проклятия в сторону Ицпапалотля и пытался вырваться, но трое сильных людоящеров крепко держали его за руки, хвост и плечи. На его глазах Чель растянули на каменном столе. Ицпапалотль взял в руки старый кремневый кинжал Ицы, которым он вскрывал животы жертвенным животным. Он подошел к ней, срезал с нее одежду... И начал резать, сдирая с нее шкуру заживо, пока четверо его подручных держали ее за ноги и руки. Ее вопли эхом пронеслись над болотами. Чака взревел, пуще прежнего пытаясь вырваться, но тщетно. Вождь стоял так, чтобы Чака видел, как нож отделяет перламутровую чешую Чель от, оголяя красное мясо, наслаждаясь тем, как беспомощен его мнимый враг. Наконец, Чель замолчала, провалившись в забытье. Из одной большой раны, в которую превратилось ее тело, на камень стекала кровь, капая на землю. Спустя минуты ее сердце остановилось от обширной кровопотери. Но Чака не сдался. Он взревел, вызывая Ицпапалотля на поединок, горя желанием отомстить. Тот лишь улыбался - все это представление было жестоким спектаклем лишь для того, чтобы вынудить Чаку бросить ему вызов. Он надеялся одновременно избавиться от него и преумножить свою репутацию сильного и бесстрашного лидера. По кивку вождя Чаку отпустили. Низкорослый и тощий ящеролюд вручил ему копье и щит, в то время, как кто-то из воинов принес Ицпапалотлю его палицу. Двое противников сошлись посреди площади, окруженные соплеменниками. Чака не торопился нападать, выжидая момент. Сочтя это за трусость, Ицпапалотль напал первым - его булава описала широкую дугу, но Чака вовремя подставил щит, заставив каменный боек соскользнуть вниз. Следом он выбросил руку с копьем вперед, но вождь оттолкнул древко в сторону мощным ударом, заставляя Чаку раскрыться и отступить назад, чтобы увернуться от удара сверху-вниз. А затем Ицпапалотль накинулся на него, обрушивая один за другим ударом на его щит. Ярость все сильнее разгоралась в сердце вождя, горячка боя все сильнее охватывала его воспаленный разум, в то время, как Чакой руководила лишь мрачная решимость. Наконец он уличл момент, когда Ицпапалотль слшком сильно занес булаву для особенно сильного удра, грозившего расколоть щит, и выбросил руку вперед, вонзив копье в его живот так, что оно вышло из спины. Вождь застыл в изумлении, как воевода гоблинов когда-то, широко раскрыв алые глаза. Чака с силой выдернул копье так, что за ним вытянулись багровые кишки людоящера. Выпустив из рук палицу, упавшую на землю, Ицпапалотль лишь удивленно прохрипел: "Не может... быть...". Он машинально схватил свисающие из раны на животе внутренности руками в попытке заправить их обратно и тут же упал замертво. А Чака лишь окинул осуждающим взглядом своих соплеменников и указал копьем на убитого им вождя: "И это ваш новорожденный бог?!". Не дождавшись ответа, в гробовой тишине, он выдрал зубы из пасти своего отца и забрал содранную шкуру своей любовницы, после чего молча развернулся и ушел из Тлакопана, чтобы никогда туда больше не вернуться. Впоследствии из зубов Ицы он сделал ожерелье, а шкурой Чель обил внутреннюю сторону своего щита и колчан для дротиков. Чтобы никогда не забывать, чего стоит гордыня. И, что важнее, чего стоит попустительство.